Исполняя столь трудную и важную задачу, как написание жизни Иисуса Христа, я считаю своим долгом изложить причины, побудившие меня взяться за неё, а также и те начала, которыми я руководствовался при её исполнении.

1) Издателям настоящего труда¹⁾, которые всегда заботились о возможно более широком распространении благ серьёзного знания, давно уже в этих видах особенно хотелось предложить своим читателям такой очерк жизни Иисуса Христа на земле, который дал бы им возможность яснее представить себе эту жизнь, равно как глубже и полнее вникнуть в подробности и последовательность евангельского повествования. С этой целью они сначала обратились к одному известному богослову, который принял предложение, но возведение которого в епископство помешало ему выполнить этот труд.

При таких обстоятельствах издатели обратились ко мне, и я не мог сначала не устрашиться труда, для которого, как мне думалось, недостаточно будет досуга целой жизни и требуются силы, далеко превосходящие мои собственные. Но представленные мне доводы нашли подкрепление в том глубоком интересе, с которым я сразу же взглянул на этот труд. Я согласился употребить свои усилия, зная, что я по крайней мере могу обещать сделать всё возможное для своих сил, и руководствуясь убеждением, что тот, кто делает всё по мере сил и ищет для своих трудов благословения свыше, не может потерпеть полной и окончательной неудачи.

И вот теперь я имею основание быть благодарным, что взялся за этот труд и, несмотря на все препятствия, не отстал от него. Если страницы этой книги хоть в какой-нибудь степени осуществляют цель, с которой должна быть писана такая жизнь, то они должны наполнять душу читателей возвышенными и торжественными мыслями; они должны "дневному свету прибавить солнца, и ещё счастливее делать счастливых"; они должны ободрить труженика; они должны утешить печального и слабому указать истинный источник нравственной силы. Но достигнет ли эта книга столь возвышенных целей, или будет принята с грубой холодностью и пренебрежением, - во всяком случае ничто не может лишить меня лично того глубокого и неиссякаемого счастья, которое я сам испытывал почти в течение всего времени, проведенного за ней. Хотя, благодаря моим серьёзным и всепоглощающим служебным обязанностям, часто проходили целые месяцы, в которые я не находил случая написать ни строки, но даже и среди непрестанного труда за другими делами ничто не могло окончательно воспрепятствовать мне часто обращаться мыслью к занимавшему меня предмету, и я находил в нём постоянный источник мира и счастья, которых никакие другие интересы не могли бы ни дать мне, ни отнять у меня.

2) Сделав некоторые приготовления к труду, я воспользовался в 1870 году первой возможностью посетить Палестину и особенно те её части, которые навсегда будут связаны с делом Христа на земле. Среди картин природы и жизни, в котором обитал Он; среди

"...священных полей,
По нивам которых ходили те ноги святые,
Что тысячу восемьсот лет перед тем
К ужасному древу нас ради пригвождены были;"

среди тех незапамятно-древних обычаев, на каждом шагу напоминавших ту жизнь, которой жил Он - в Иерусалиме, на горе Елеонской, в Вифлееме, у колодца Иакова, в долине Назарета, по берегам светлого озера Галилейского и у берегов Тира и Сидона - много в первый раз представилось мне с такой осязательностью и живостью, которые были неизвестны прежде. Я возвратился, ещё более укрепившись в желании рассказать полную евангельскую историю таким образом и с такими пояснениями, которые бы, - при помощи всего, что было доступно мне из накоплявшегося веками знания, - могли дать возможность даже простым и неучёным людям ясно понять и живо представить себе ту человеческую обстановку, в которой прошла земная жизнь Сына Божия.

3) Но высказывая это с целью предохранить свою книгу от суждения с ложной точки зрения и в отношении к целям, достижение которых не имелось ею в виду, я в то же время не считаю себя вправе отрицать и того, что надеялся представить в книге много и такого, что должно бы иметь цену и для образованных читателей. Хотя страницы настоящей книги не претендуют на полноту исследования и специальную учёность, но в них содержится много такого, что было предметом размышления и изыскания со стороны людей глубочайшей учёности. Среди служивших мне пособием сочинений были исследования учёных богословов, которые имели возможность посвящать этому предмету, и даже часто какой-нибудь его малой части, лучшие годы своей трудолюбивой и не прерываемой другими заботами жизни. При жатве на такой ниве, как мне думается, как бы ни был слаб жнец, он, по крайней мере, не может не собрать кое-чего такого, что может иметь цену не только для обыкновенного читателя, но и для богослова-специалиста. И так как я думал и серьёзно надеялся, что эта книга может найти доступ и к моим собратьям по служению, то в примечаниях допустил и такие цитаты и ссылки, которые могут быть сравнительно излишни для обыкновенного читателя. Но имея в виду эту двоякую цель, я старался избегать раздвоенности и никогда не терял из виду того, что главной целью моего труда служит то, чтобы народным массам, находящимся в ещё менее благоприятных условиях, чем я, дать возможность лучше читать ту книгу, наряду с которой даже лучшие и глубочайшие сочинения кажутся бедными и слабыми отрывками несовершенных толкований.

4) Ещё важнее быть может заявить, что эта "Жизнь Иисуса Христа" есть заведомо и безусловно труд верующего. Те, кто ожидают найти в ней новые теории касательно божественной личности Иисуса или блестящие комбинации мифического тумана, пронизываемого вечерней зарёй воображения гаснущей веры, - напрасно будут искать в ней этого. Она написана без всякого прямого и специального отношения к нападкам скептического критицизма. Она даже лишь косвенно имеет дело с серьёзными сомнениями тех, кто почти против своей воли чувствует себя вынужденными впадать в состояние честного безверия. Правда, я осмеливаюсь питать надежду, что такие читатели, без всякой враждебной предубеждённости, пройдя за мной по всей книге, могут по местам встретиться с действительно важными и вескими соображениями, которые разрушат воображаемые трудности и дадут ответ на действительные возражения. Хотя эта книга и не апологетическая и даже, если бы предназначалась быть вкладом в апологетическую литературу, была бы написана совершенно иначе, я не думаю, однако же, чтобы она оказалась совсем бесполезной для честного скептика, который будет читать её с откровенным и не пренебрежительным духом. Сотни критиков, например, отвергали подлинность и авторитет Евангелий на основании нескольких действительных или воображаемых противоречий, которые можно найти в них. Я конечно вполне знаком с возражениями, которые можно найти во всякого рода книгах - от "жизни Иисуса" Штрауса и Ренана до "Иисуса истории" Хэнсона и "Жизни Иисуса" Томаса Скотта. Но, никогда сознательно не уклоняясь от явного и сильного затруднения, я постоянно старался показать просто самим ходом повествования, что многие из этих возражений никоим образом не непреоборимы и ещё больше из них недобросовестно придирчивы или даже совсем измышлены.

5) Я не входил в прямое и полное изыскание и в отношении вопросов, которые шире и глубже, чем мелочные тонкости критицизма; но это не потому, чтобы я пренебрегал случаем взвесить всю аргументацию относительно их или не хотел изложить основания, почему заодно с тысячами способнейших и мудрейших меня людей я могу сказать касательно основной истины христианской веры - manet immota fides. Всякий, кто пишет как верующий для верующих, как христианин для христиан, по истечении почти девятнадцати столетий христианства конечно вправе обосновывать факты жизни Иисуса на свидетельстве евангелиста Иоанна, не нуждаясь в составлении особой книги о подлинности четвёртого Евангелия, вправе рассказать какое-либо из евангельских чудес, не считая необходимым отвечать на все возражения, выставляемые против возможности сверхъестественного. После долгих трудов, сильной аргументации и совершенной исторической честности, с которыми этот предмет трактовался со стороны целых рядов апологетов, очевидно нет надобности, да и возможности вновь, при каждом возможном случае, излагать самые первые основания нашей веры. Что касается евангелиста Иоанна поэтому, то я ограничился самой простой и краткой сводкой тех тех данных, которых, мне кажется, совершенно достаточно для доказательства того, что он автор известного под его именем Евангелия²⁾, а более частные указания, способствующие к подтверждению этого убеждения, рассеяны по всей книге. Правда, с моей стороны было бы лицемерием сказать с Эвальдом, что "всякий аргумент - отовсюду, куда бы мы не взглянули, всякий след и историческое указание - все вместе делают серьёзное сомнение по этому вопросу невозможным"; но я утверждаю, что после беспристрастного и тщательного исследования, которому я подвергал обставленный затруднениями вопрос, данные в пользу авторства Иоанна кажутся мне несравненно более вескими и убедительными.

Не оставил я также вполне нетронутым и вопроса о действительности чудес и общей достоверности евангельского повествования, хотя подробно входить в рассмотрение этих предметов мне было ещё менее надобности, так как я по мере своих сил уже в другом месте изложил основания моих убеждений в этом отношении. То же замечание приложимо к ещё более возвышенной истине божественности Иисуса Христа. Этот вопрос - хотя конечно не в области перетонченных изысканий касательно περίχωρησίζ или communicato idiomatum, ипостасного единства, отвлечённой непогрешительности и тому подобных схоластических формул, а в его простой и согласной с духом и смыслом писания широте - был предметом моих лекций в Кембриджском университете в 1870 году. В этих лекциях я старался изложить то, что всегда мне казалось наиболее убедительным внешним доказательством нашей веры, именно "свидетельство о Христе". Те, кто отвергли веру церкви в этом отношении, подходят к этому предмету с совершенно противоположной по отношению к нам стороны. Читая первые главы Евангелия Луки и Матфея, они открыто удивляются, как иные верят тому, что им кажется очевидной мифологией; или слыша рассказ об одном из чудес Христа, например о хождении по озеру Галилейскому или обращении воды в вино, они едва скрывают своё подозрение касательно искренности тех, кто принимает эти рассказы за истинные. Несомненно, мы разделяли бы их убеждения в этом отношении, если бы подходили к предмету с тем же настроением и теми же путями. Показать, что мы не так подходим к нему, - есть, по крайней мере косвенно, одна из целей этой книги.

Скептик (и я позволю себе сразу же заявить, что надеюсь не употребить ни единого слова гнева или издевательства по отношению к скептицизму, который во многих случаях, как мне известно, совершенно искренний и благородный до самоотвержения) подходит к исследованию вопроса совершенно с иной точки зрения, чем верующий. Он смотрит на величественный порядок и видимо ненарушимое однообразие законов природы так, что вселенная становится для него лишь результатом, механически вытекающим из самобытных и неотразимых тенденций. Для нас такое понятие совершенно немыслимо. Закон в нашем мировоззрении необходимо вызывает мысль о Законодателе, и "природа", под которой мы разумеем только ненаучный и воображаемый синоним для выражения целой суммы наблюдаемых явлений, заключает в нашем умопредставлении божественную силу, для которой она служит лишь видимым обнаружением. Мы веруем, что Бог и Творец "природы" явил себя нам, если не посредством первобытного вдохновения, то во всяком случае через непосредственное откровение нашему сердцу и совести. Поэтому события, на которые я указал, представляются нам не разрозненно и одиночно - во всей их поразительной и ничем не подтверждаемой трудности. Для нас они только случайные черты в вере, которая лежит в самой основе нашего бытия; они только отрывки того великого целого, которое обнимает собой всё, что есть божественного, таинственного и сверхъестественного в двух великих словах - христианство и христианский мир. Отсюда, хотя мы и не выставляем с особенной настойчивостью чудес Христа в доказательство нашей религии, но с другой стороны мы и не можем считать их камнями преткновения на пути исторической веры. Изучая священные книги всех великих религий мира, мы видим то влияние, какое оказывается этими религиями на дух их приверженцев, и несмотря на все истины, которые заключаются даже в худших из них, мы видим полную их неспособность произвести те неоценимые блага, которыми мы пользуемся с самого детства, которые мы ценим как свою жизнь, и которые своим происхождением обязаны единственно распространению и утверждению содержимой нами религии. Мы читаем системы и трактаты древней философии, и несмотря на все великие и возвышенные элементы, находящиеся в них, мы видим их полную неспособность утешить, поддержать, освободить или возродить мир. Но вот мы видим, как свет христианства, подобно тихой заре, загорается среди всеобщей и невыносимой тьмы. Сначала эта новая религия дружит лишь с тем, что есть самого слабого в мире, и сама разделяет эту слабость; и однако же без богатства, без учёности, без гения, без оружия, без всего такого, что может поражать и привлекать, - религия отверженцев и ссыльных, беглых и тюремников, считающая среди своих первых обращенцев не многих мудрых, знатных и сильных, а таких членов, как висельник филиппский и беглый раб колосский, не имеющие иного благословения, кроме нисходящего свыше, и не озаряемая никаким светом, кроме сияющего с неба - она обращает в бегство царей с войсками; она вдыхает новую жизнь, новую надежду и новую неведомую святость в преступный растленный мир. Вот что мы видим, и видим также, как дело это растёт и увеличивается, становится более и более неотразимым, и распространяется с "величием тихого моря, что нежит заливаемый им берег". А видя это, мы припоминаем глубокое правило мудрого и великодушного раввина, выраженное более 1800 лет тому назад: "Если это предприятие и это дело от человеков, то оно разрушится; а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками".

Когда же мы таким образом придём к убеждению, что единственная религия в мире, установившая идеал совершенной святости и сделавшая возможным для всех достижение этого идеала, получила в особенной мере благословение Божие, то будем исследовать её истины с глубочайшим благоговением. Изложение этих истин, изложение того учения, которое сделало их известными миру - мы находим в евангельском повествовании. И это повествование открывает нам ещё более того. Оно не только указывает нам достаточные причины для существования и торжества содержимой нами веры, но и выясняет нам истины, которые влияют на наше сердце и ум не менее сильно, чем "звёздное небо вверху и нравственный закон внутри". Наученные смотреть на себя, как на чад Бога и братьев в Его великой семье человечества, мы находим в Евангелиях откровение Бога в Его Сыне, которое даёт нам возможность знать Его ближе, уповать на Него полнее и служить Ему преданнее, чем всё, что мы можем найти во всех других книгах Божиих - в писании ли, в истории, в опыте ли жизни, или тех невидимых заветах, которые Бог начертал на всяком человеческом сердце. А находя, что это откровение записано честными людьми в повествованиях, которые при всей своей отрывочности видимо выдерживают испытание истории и носят на себе печать прозрачной простоты и совершенной правдивости, будучи приготовлены к принятию этого этого благовестия о любви Божией в искуплении человека фактами мировой жизни совне и опытами сердца внутри, - мы таким образом перестанем находить непреодолимое затруднение в повествовании, что Тот, которого мы признаём Сыном Божиим, - Тот, Который один только показал на земле величайшее чудо безгрешной жизни, ходил по озеру Галилейскому или претворял воду в вино.

С принятием же истинности чудес они становятся для нас нравственными уроками глубочайшей важности. При рассмотрении чудес Иисуса Христа мы находимся в совершенно ином положении, чем Его первые ученики. Для них очевидность чудес давала неотразимую силу учения Спасителя; они были как бы печатью Бога на провозглашение нового царства. Для нас же, в течение девятнадцати столетий бывших чадами этого царства, в таком доказательстве нет нужды. Для Апостолов они были верительным свидетельством миссии Христа; для нас они только новые откровения Его воли. Для нас они скорее дела, чем знамения, откровения, чем предзнаменования. Их историческое значение заключается для нас в факте, что без них было бы невозможно объяснить происхождение и распространение христианства. Мы обращаемся к ним не за доказательством истины христианства, а за разъяснением причины его распространения. Но хотя христианство для нас покоится на основе божественного утверждения, гораздо более убедительного, чем обнаружение сверхъестественной силы; хотя для нас провидение, руководившее в течение этих двух тысячелетий судьбами христианского мира, есть гораздо более поразительное по своей силе чудо, чем воскрешение мёртвого или прозрение слепого, - однако же вера в эти чудеса даёт нам возможность разрешать проблемы, которые иначе были бы неразрешимы, а равно и принимать нравственные понятия, которые иначе не находили бы подтверждения. Для того, кто отвергает их, кто думает, что возвышеннейшая нравственность и святейшее благочестие, какое когда-либо видело человечество, созданы религией, основанной на лжи или заблуждении, - история мира, как мне кажется, должна остаться неразрешимой загадкой или возмутительным обманом³⁾.

6) Обращаясь к другой стороне этого предмета, я должен сказать, что не считаю возможным какое-либо окончательное соглашение Евангелий между собой. Более или менее сильное возражение выставлено против всякого соглашения. В этом отношении никогда в точности не сходятся даже двое исследователей между собой, и этого достаточно для доказательства того, что хронологические указания в Евангелиях слишком неполны, чтобы можно было достигнуть полной достоверности в них. Я конечно прямо и косвенно касался этих вопросов по мере изложения событий жизни Христа, и когда повествование требует ясного и твёрдого основания для принятия одного взгляда предпочтительно пред другим ко какому-нибудь крайне спорному пункту (каков, например, праздник упоминаемый в Иоанн. 5, 1), я исследую вопрос с такой полнотой, какая только совместима с краткостью, и старался представить читателю главные факты и доводы, на которых основывается решение. Но конечно было бы излишне и бесполезно обременять страницы этой книги бесконечной полемикой о спорных пунктах, которые, помимо их сухости и бесплодности, в то же время не допускают окончательного решения. Решая поэтому в пользу известного порядка в последовательности событий, мы можем сказать только, что такая последовательность представляется нам вероятной, но ни коим образом мы не считаем её вполне несомненной. В каждом отдельном случае я тщательно исследовал данные для себя, часто выражая в немногих строках или даже в случайном намёке результаты долгого изыскания. В порядке событий я до некоторой степени схожусь с Штиром и Лянге, и в этом отношении, равно как и в первом проникновении в характер различных картин (указываемых в своём месте) тщательному труду Лянге я быть может обязан больше, чем всем другим исследователям, писавшем о том же предмете. Когда автор пишет на основании результатов независимой мысли и целой массы впечатлений, воспринятых во время изучения предмета, то не всегда есть возможность определить, кому он особенно обязан; но при всей своей сознательной обязанности другим, я в своей книге особенно часто ссылаюсь на Эвальда, Неандера, Шенкеля, Штрауса, Газе, Сеппа, Штира, Эбрарда, Визелера, Гофманна, Кейма, Каспари, Ульмана, Делича, Де-Прессансе, Валлона, Дюпанлу, Капечелятро, Элликота, Юнга, Андрюса, Вордсворта, Альфорда и многих других, равно как на более древних писателей вроде Бонавентуры и Иер. Тэйлора. Я должен также признать, что важное пособие нашёл для себя в сочинениях декана Станлея, каноников Ляйтфута и Весткотта, проф. Плюмптра, Гинсбурга, Грува и авторов статей в энциклопедиях Эрша и Грубе, Герцога, Целлера, Винера и Смита. Случайные черты конечно взяты были из ранних археологических трактатов, а также из трудов по географии и путешествию - от древних путеводителей и Реланда вплоть до Томсона с его Land and Book и "Святой Земли" Диксона.

7) Нет надобности прибавлять, что эта книга почти целиком основывается на самостоятельном совместном изучении четырёх Евангелий. При ссылках на них я постоянно и намеренно отступал от английского перевода, так как главной целью у меня было изложить и объяснить события, как они описываются первоначальными свидетелями. Мельчайшие подробности этих событий, а поэтому и точность нашего воспроизведения их в немалой степени зависят от определения истинного чтения и тонкости наблюдения над истинным употреблением слов, частиц и глагольных форм. Не нужно думать, что я предлагаю свой перевод, который нередко составляет просто перифраз, потому, что он предпочтительнее принятого перевода, а только потому, что сообразно с поставленной мной целью я старался с возможно большей точностью выразить силу и значение истинного текста греческого подлинника. Из книги будет видно также, что я старался в пояснение собрать всё, что есть ценного или правдивого у И. Флавия, в апокрифических евангелиях и сообщаемых преданием подробностях, заимствуемых из творений отцов и учителей церкви.

8) Некоторые читатели быть может удивятся частым ссылкам на иудейскую литературу. Не пускаясь в "море талмуда" (как называют его сами раввины), для чего потребовалась бы целая жизнь, современный читатель найдёт не только обширный материал, но вероятно и весь материал, какой только талмуд может представить в пояснение евангельской истории, в сочинениях не только христианских учёных, но также и учёных и добросовестных раввинов. Не только в известных трактатах Ляйтфута, Шёттгена, Суренгузия, Вагенселья, Буксторфа, Ото, Реланда, Будея, Гфрёрера, Герцфельда, Макколя, Этериджа, но также и в сочинениях евреев по происхождению или религии, вроде Гейгера, Иоста, Греца, Деренбурга, Мунка, Франкля, Дейча, Рвфалля, Шваба, Когена - всякий может найти массу выдержек из подлинных талмуд. сочинений, собранных как противниками, так и преданными, с любовью относящимися к ним учёными исследователями. Затем всякий может читать всю мишну (если только у него хватит времени и терпения на то) в латинском переводе Суренгузия, и касательно большинства важнейших трактатов, даже гемары, может составить теперь своё собственное мнение на основании таких переводов её, как французский перевод трактата Berachoth, сделанный М. Швабом. Я сам обращался ко всем указанным здесь авторам и извлёк из них много сведений, которые кажутся мне чрезвычайно полезными. Их изыскания пролили много света на некоторые части Евангелий м привели меня к некоторым заключениям, которые, насколько мне известно, совершенно новы. Правда, во втором приложении к книге я показал, что у талмудистов нельзя узнать ничего даже хоть сколько-нибудь важного касательно самого Спасителя. Но действительное значение раввинских сочинений в отношении пояснения Евангелий косвенно, а не прямое, археологическое, а не апологетическое. Свет, проливаемый ими на правдивость евангелистов, тем более ценен, что исходит из источника столь неожиданного и враждебного⁴⁾.

9) Если где-нибудь в этой книге я погрешил против божественного закона любви и снисходительности, считаю долгом здесь же просить прощения. Но я могу по крайней мере сказать, что если где и встретится на моих страницах хоть след суровости, она никогда не направляется против лиц, а только против принципов, или только против тех лиц и классов людей в давно прошедшие времена, которых мы считаем представителями принципов. Возможно, что эта книга попадёт в руки некоторых читателей из евреев, и к ним-то особенно я желал бы обратиться с этим замечанием. Я имею основание думать, что иудейский народ давно уже научился с любовью и почтением смотреть на Того, которого отвергли отцы их; мало того, многие из них, убеждённые неотразимой логикой истории, открыто признали, что Он был истинно их обетованный Мессия, хотя они и отвергают веру в Его божество. В сочинениях многих евреев я вижу явное убеждение, что Иисус, к которому они уже совсем перестали прилагать эпитеты ненависти, встречаемые в талмуде, был во всяком случае величайший религиозный учитель, высочайший и благороднейший пророк, какой только выходил из их народа. Они поэтому менее всего стали бы защищать величайшее преступление в истории - распятие Сына Божия. И так как ни один христианин и не думает о посещении их ужасами за грехи предков, то и еврей не должен обвинять христиан настоящего времени, будто они смотрят с каким-либо другим чувством, а не с отвращением на те продолжительные, жестокие и позорные преследования, которым невежество и жестокость прошлых веков подвергали их великий и славный народ. Мы можем смиренно веровать, что быстро близится день, когда Тот, которого распяли иудеи и божественные откровения Которого так часто и так постыдно опозоривались христианами, разрушит средостение между ними и оба племени сделает единым в религии, в сердце и жизни; семит и ариец, иудей и язычник - все соединятся для того, чтобы нести благословение и благовестие миру.

10) Остаётся ещё одно дело, приятнейшее дело - благодарить тех лиц, живой помощи и сочувствию которых я так много обязан и с приятными воспоминаниями об обязательности которых так тесно связано завершение моего труда. Прежде и больше всего я должен выразить мскреннейшую благодарность моим друзьям К. И. Монро, бывшему члену коллегии Святой Троицы в Кембридже, и Р. Гарнетту, члену Британского музея. Они отдали мне столько своего времени и внимания, что я весьма много обязан их самоотверженному великодушию, и пользовался их снисходительностью в большей степени, чем сколько могу отплатить им. Моему бывшему ученику, Г. И. Бойду, воспитаннику Бразеновской коллегии в Оксфорде, я обязан составлением оглавления. Я должен благодарить также достопочтенного профессора Плюмптра и Джоржа Грува не только за живой интерес, с которым они относились к моему труду, но также и за некоторые ценные указания. Здесь не поименованы и многие другие, которые должны верить, без всякого уверения с моей стороны, что я не непризнателен за ту помощь, которая оказана мне ими, и в особенности я должен выразить мою наилучшую признательность достопочтенному Т. Тинмутсу Шору, без любезного ободрения которого не предпринят был бы самый труд этот, а также и всем тем, которые с таким тщанием и терпением трудились над ним во время печатания.

И вот я выпускаю мою книгу в свет, не зная, что будет с ней, но искренне молясь, да споспешествует она делу истины и праведности, и Тот, во имя Которого написана она, по великой своей милости да -

_______________________

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹⁾Издательская фирма в Лондоне Cassel and Company, Limited.
²⁾Из моей книги видно, что я без всякого сомнения принимаю подлинность Евангелия Иоанна. Конечно, было бы невозможно, да и не входит в мою задачу, подробно входить в рассмотрение этого предмета, тем более, что всякий легко сам может найти все главные аргументы в пользу его подлинности во многих общедоступных анигах (упомянем между прочим проф. Westcott, Introd. to the study of the Gospels, и Hist. of the Canon og the N. Test., а также Sanday Authorship of the Fourth Gospel). Другая сторона находит сильную защиту в сочинении Тэйлора Fourth Gospel. Всё, что я считаю нужным сказать здесь (ссылаясь г7лавным образом на сочин. проф. Весткота), это то, что внешние основания в пользу его подлинности заключаются в тех намёках на это Евангелие или следах его влияния, которые находятся в сочин. Игнатия и Поликарпа и позднее, во втором столетии, в сочин. Иустина философа, Тициана, Феофила и др. Папий правда не упоминает о нём, что объяснить довольно трудно; но согласно Евсевию (Церкю И. III, 39) он "воспользовался свидетельствами" первых посланий, а вопрос о подлинности этих посланий едва ли кто будет риделять от вопроса о подлинности этого Евангелия. Сама краткость второго и третьего послания составляет почти решительное доказательство их подлинности, так как никто бы не стал подделывать их так. Раннее допущение четвёртого Евангелия в канон как на востоке, так и на западе, и признание его даже еретиками составляет добавочное доказательство в его пользу. Ляйтфут замечает также дальнейшее обстоятельство, что "скоро после половины второго века в Евангелии Иоанна встречаются разночтения поразительного свойства, как напр. "μονγενής θεός и ό μονγενής υἶός" (I,18), и это приводит нас к заключению, что "текст имел уже свою историю и что Евангелие не могло быть недавним" (On Revision, стр. 20). Но если внешние основания, хотя и менее решительны, чем бы мы желали, не недостаточны сами по себе, то внутренние доказательства, извлекаемые не только из его цели, но и из бесчисленных мелких подробностей, просто неотразимы, а невероятности, связанные с гипотезой подложности, так велики, что мы должны бы были признавать в этом Евангелии авторство Иоанна даже в том случае, если бы оно дошло до нас без его имени или под каким-нибудь другим именем. Еврейская окраска слога; следы явно иудейского образования и иудейских воззрений (I, 45; IV, 22); простодушная правдивость в допущении фактов, которые повидимому могли бы сильно говорить против веры автора (VII, 5); подробные топографические и личные указания и воспоминания (VI, 10, 19, 23; X, 22, 23; XI, I, 44, 54; XXI, 2); слабые следы того, что писатель был учеником Иоанна Крестителя, титул которого только он один опускает (I, 15; III, 23, 25); живая свежесть стиля везде, как напр. в рассказе о слепом и о Тайной Вечери - так непохожем на философему и очевидно написанном ad narrandum, а не ad probandum (гл. IX, XIII); сохранение замечательного факта, что Иисус подвергался сначала допросу перед Анной (XVIII, 13, 19-24), и исправление ходячего предания касательно времени Тайной Вечери, (XIII, 1; XVIII, 28) - вот немногие из тех бесчисленных данных, которые дают добавочное свидетельство в пользу подлинности этого Евангелия, устанавливаемой самим характером и содержанием его. Они не оставляли никакого сомнения в душе многих глубоких и компетентных учёных, и нельзя легко смотреть на доказательство, которое удовлетворило даже филолога, как Эвальд, и такого критика как Ренан. Мы вполне убеждены, что трудности к принятию этого Евангелия главным образом поверхностные и они бесконечно менее сильны, чем те, которые заключаются в его отвержении. Сандэй исследовал этот предмет с большим беспристрастием и в его сочинении многие из оснований, которых мы коснулись здесь, развиваются с большой силой и искусством.
³⁾"Какая остроумная и глубокая философия в этих предположениях!" - пишет Де-Ляменне́ своим саркастическим стилем. "Как наиболее изумительные события становятся совсем простыми, лишь только соблаговолят снизойти к их объяснению! Вы не понимаете, как христианство могло распространиться естественным путём: вам тотчас же объяснят это. Апостолы сказали: "мы возвещаем вам Евангелие во имя Превечного, и вы должны верить нам, потому что мы одарены силой чудодейства. Мы возвращаем здоровье больным, расслабленным способность употребления своих членов, зрение слепым, слух глухим, жизнь мёртвым". На эту проповедь со всех сторон стал стекаться народ, чтобы быть свидетелем с такой уверенностью обещаемых чудес. И вот - больные не были исцелены, расслабленные не ходили, слепые не прозревали, глухие не слышали, мёртвые не воскресали. Тогда, в восторге благоговения, народ пал к ногам Апостолов и кричал: "это поистине посланники Бога, служители Его всемогущества!" - и тотчас же разбивая своих идолов, он оставил культ удовольствий и принял культ Креста; он отказался от своих привычек, своих предрассудков, своих страстей; он преобразил свои нравы и отдался покаянию; богатые продавали свои сокровища, чтобы деньги раздавать нищим, и все предпочитали ужаснейшие мучения и бесславную смерть угрызениям совести за оставление религии, которая была так основательно доказана им" (Ess. sur I'Indifférence, IV, 458).
⁴⁾Пользуюсь случаем сказать, что читатель этой книги не найдёт в ней одной строгой или однообразной транскрипции еврейских слов. Это зависит от того, что в большинстве случаев мои ссылки на талмуд берутся из многочисленных источников, упомятутых выше и ссылаясь в таких местах на автора, который ответственен за их точность, я вообще принимал его способ транскрипции. Имена, встречающиеся в Святом Писании, я в большинстве оставлял в их принятой форме, и многие ходячие термины вроде мишны, гемары, талмуда, и пр. я оставлял в той форме, в которой они обыкновенно употребляются. Кроме этих недостатков могут быть конечно и другие, "quos aut incuria fudit aut humana parum cavit natura". Касательно этих погрешностей, где только они встретятся, равно и всех других я должен просить снисходительности беспристрастного читателя, который оценит трудности работы, исполненной при далеко не благоприятных обстоятельствах.
   Перев. В русском переводе конечно вполне сохраняется транскрипция подлинника, которая часто остаётся неприкосновенной и только в некоторых случаях переводится на русский алфавит. Что касается последнего замечания, то оно в не меньшей степени приложимо и к переводчику, которому, благодаря особым обстоятельствам, приходилось справляться с неимоверными трудностями, стоявшими на пути к успешному исполнению нелёгкой задачи.

Молбросская коллегия.
Великий Понедельник,
1874 г.

---

ПРЕДИСЛОВИЕ 2

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 1: РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО