ГЛАВА 1. РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО.

        Пастухи на поле. - Восточная гостиница или хан. - Пещера Вифлеемская. - Перепись. - Иосиф и Мария. - Нет места для них в гостинице. - Ясли и дворец. - Рождество. - Поклонение пастухов. - Вымысел и действительность. - Противоположность между евангелиями и апокрифами.
Стр. 1 - 10.


ЕРСТАХ в двух от Вифлеема находится небольшая равнина, на которой в масличной роще стоит бедная и как бы заброшенная часовня, во имя Ангела „Благовестника пастухам“ . Она основана на том самом, по преданию, месте, где, по сладостному для христианского слуха благовестию св. Луки - „были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего, и вдруг предстал им Ангел Господень и слава Господня осияла их“, и они услышали радостную весть, что в тот день родился в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь.

        Обстановка, в которой родился Спаситель, была в высшей степени убога, и всё в ней говорило о бедности и тяжёлой трудовой жизни. Кажется, в ту ночь должны бы разверзнуться небеса, оглашаемые великим славословием светозарных певцов; и звёзды, и пасущиеся стада, и смесь света и звуков в ночной тишине, и восторг верующих сердец - всё это даёт краски для дивной, небесночудной картины. Но краткое и трогательное повествование евангелиста не говорит нам, чтобы пение ангелов было слышно кому-нибудь ещё кроме неспавших пастухов ничтожной деревушки, которые в холодную сырую зимнюю ночь стерегли свои стада от волков и разбойников - на том самом поле, где Руфь, праматерь их Спасителя, с болью в сердце собирала колосья на чужой ниве, и Давид, меньший и юнейший из братьев многочисленного семейства, пас овец отца своего (Пc. LXXVII, 71).

       «И внезапно», прибавляет евангелист, рассказывающий об обстоятельствах вечнопамятной ночи, когда при равнодушии мира, не сознававшего близости пришествия своего Избавителя, родился Христос, «явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».


       Можно бы ожидать, что христианское благочестие обозначит это место великолепным памятником и украсит дикую пастушескую пещеру мрамором и мозаикой, сделав из неё величавый храм. Но на самом деле часовня Ангела Благовестника есть простой необделанный склеп, и когда странник сходит вниз по разваливающимся ступеням, ведущим из масличной рощи в его сумрачную внутренность, то ему трудно даже верить, что он находится в священном месте. И, однако же, в этом кажущемся пренебрежении сказалось также святое чувство правды. Бедность часовни так гармонирует с убогим трудом пастухов, в воспоминание чудесного видения которых она и существует.

       «Пойдём в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чём возвестил нам Господь», сказали друг другу пастухи, когда пение ангелов уже замерло в тишине звёздной ночи. Им нужно было подняться на уступистый холм и пройти по залитым лунным светом садам вифлеемским, прежде чем дойти до вершины серого хребта, на котором стоит сам городок Вифлеем. На самой вершине стояла гостиница или так называемый хан. Хан, или караван-сарай сирийской деревни в то время по всей вероятности был одинаков по внешности и расположению с теми, какие существуют и теперь в Палестине. Это низкое, большей частью одноэтажное здание, построенное из дикого нетёсанного камня. Оно обыкновенно состоит из четырёхугольной загороди, в которой скот можно на привязи оставлять на ночь, и сводообразного помещения для путешественников. Ливан, или выстланный пол этого помещения ступени на три поднимается над уровнем двора. Большой хан, вроде того, например, развалины которого можно видеть в хане Миньех, на берегу озера Галилейского, вероятно имел в себе несколько таких помещений, которые в действительности представляют собой небольшие низкие комнаты без лицевой стены. Понятно, что они вследствие этого совершенно открыты, всё, что в них делается, видно всем, находящимся в хане. В них нет самой необходимой и обыкновенной мебели. Путешественник должен сам иметь свою подстилку, на которой он, сидя с скрещенными ногами, может закусить, а потом и лечь на ней же на ночь. Обыкновенно он сам же должен иметь с собой съестные припасы, смотреть за своим скотом и сам доставать себе воду из ближайшего колодца. В них не ждут и не требуют услуг, и платят только ничтожный пустяк за кров, безопасность и пол, на котором можно переночевать. Но если путнику случится прибыть поздно и ливаны уже окажутся все заняты, то ему не остаётся ничего другого, как искать себе пристанище на самом дворе и там устраивать для себя и своего семейства помещение с такой невзыскательностью и опрятностью, какая только окажется возможной в помещении, занятом лошадьми, мулами и верблюдами. Кормовые объедки, духота, неприятный запах от скученных животных, досадное вторжение бродячих собак, неизбежное сообщество с грязными приживалами караван-сарая - всё это неразлучно с таким положением, действительную прелесть которого может понять только путешественник по востоку, кому случалось лично попадать в подобные обстоятельства.

       В Палестине нередко случается, что весь хан, или по крайней мере та часть его, в которой помещаются животные, представляет собой одну из тех бесчисленных пещер, которыми изобилуют известняковые скалы центральных холмов. То же самое, повидимому, было и в маленьком городе Вифлееме-Ефрафа, в земле Иудиной. Иустин Философ, апологет, который по своему месторождению в Сихеме хорошо был знаком с Палестиной и жил спустя менее столетия после Христа, полагает место Рождества Христова в пещере. Предание об этом искони и постоянно сохранялось как в восточной, так и западной церкви, и оно принадлежит к числу таких преданий, за которыми, несмотря на то, что они не занесены в евангельскую историю, можно признать историческую достоверность. Над этой пещерой теперь находится церковь и монастырь Рождества, а рядом с ней в другой пещере один из учёнейших и красноречивейших учителей церкви, именно блаженный Иероним, знаменитый автор латинского перевода Библии, провёл последние тридцать лет своей жизни в учёных трудах, в посте и молитве.

       Сюда-то из северных пределов страны, именно из Назарета, расположенного в горах Завулоновых, пробирался по зимним дорогам Иосиф, назаретский плотник, с своей нареченной женой Марией, ходившей в последних днях беременности. При всей своей бедности они, однако же, оба происходили из дома и рода царя Давида и теперь им нужно было пройти около ста сорока вёрст, чтобы прибыть в городок, который был родиной их великого предка, когда он ещё будучи убогим мальчиком-пастухом, пас своё стадо по пустынным холмам. Целью их этого утомительного путешествия, которое не могло быть приятным при установившихся привычках восточной жизни, было занесение своих имён в качестве членов дома Давидова в перепись, производившуюся по повелению императора Августа. При тогдашнем политическом состоянии Римской империи, часть которой составляла Иудея, достаточно было простого намёка со стороны могущественного императора, чтобы повеление его беспрекословно исполнено было в самых отдалённых углах цивилизованного мира. Как ни велики исторические затруднения, представляемые этой переписью, есть, однако же, достаточные основания думать, что первоначальный приказ о ней издан был Сенцием Сатурнином, что начата она была Публием Сульпицием Квирином, когда он в первый раз был легатом Сирии, и окончена уже во время второго срока его службы. Благодаря иудейским предрассудкам, всякое попрание которых вело к страшным смятениям и восстанию, перепись производилась не обычным римским способом - по месту жительства, а по иудейскому обычаю - в городе, к которому первоначально принадлежало семейство того или другого лица. Иудеи всё ещё держались своих родословий и сохраняли память о давно исчезнувших разделениях по коленам; поэтому, хотя путь был тяжёл и неприятен, Иосиф всё-таки мог утешаться мыслью о своём славном родовом происхождении, которое теперь должны были признать сами власти, а также теми надеждами на скорое пришествие Мессии, которым все чудесные обстоятельства, совершившиеся на его глазах, придавали непреодолимую уверенность и силу.


       Путешествие на востоке совершается медленно и прохладно, а в то время быть может ещё медленнее, если, как можно полагать с вероятностью, страна находилась тогда в политическом смятении. Беероф, находящийся в двадцати пяти верстах от Вифлеема, или даже Иерусалим, лежащий от него только в десяти верстах, быть может был последним местом стоянки Иосифа и Марии, прежде чем они прибыли к месту своего назначения. Но тяжкая усталь или даже начинавшееся предчувствие родов по необходимости замедляли путешествие девственной матери. Другие, направлявшиеся к Вифлеему с той же целью, могли легко обогнать их на дороге и, когда они, с трудом поднявшись на крутой склон холма у источника Давидова, прибыли в хан (вероятно тот самый, который искони известен был под названием дома Кимгана, и если так, то стоящий на том самом месте, где за тысячу лет пред тем стоял родовой дом Вооза и Давида), все ливаны были уже заняты. Перепись привлекла в маленький городок так много пришлого народа, что «не было им места в гостинице». Усталые от дневного перехода, они поместились в прилегающей в хану известняковой пещере, служившей в качестве стойла, на сене м соломе, набросанных в пищу и подстилку для скота; и там - вдали от дома, среди масс странного люда, в знобящую зимнюю ночь, в обстановке, настолько лишённой всякого земного блеска или даже удобства, что невозможно и представить себе более бедных родин, - родился Христос.


       Всего в нескольких верстах отсюда, на площадке крутого и отдельно высящегося холма, известного теперь под именем Джебель Фуреидис или «Малой райской горы», возвышался укреплённый дворец великого ирода. У подошвы его теснились великолепные дома его наперсников и царедворцев. Бедные путники, проходя мимо его, могли слышать раздававшиеся в нём песни наёмных или даровых певцов на происходивших там празднествах, или выклики грубой наёмной стражи, оружием которой поддерживалось повиновение царю-деспоту. Но истинный Царь Иудейский - праведный Господь вселенной - обрелся не во дворце или замке. В царских палатах находятся те, кто носит мягкое и дорогое одеяние. Скотское стойло в убогом караван-сарае было более пригодным местом рождения Того, который пришёл возвестить, что душа величайшего монарха пред очами Божиими не дороже и не больше души его последнего раба, - для Того, который не имел, где главы приклонить, и который должен был управлять миром с высоты позорного креста.


       Идя по указанию фонаря, который обыкновенно висит на верёвке при входе в хан, пастухи прибыли в гостиницу вифлеемскую и «нашли Марию, и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях». Воображение поэтов и живописцев истощалось в изображении торжественного величия этой сцены. Они воспевали светозарных ангелов, паривших там, и звёзды, которые замедляли своё движение, чтобы излить свой сладостночарующий свет на улыбающегося Младенца. Они изображали лучезарное сияние от Его колыбели-яслей, которое так озаряло всё помещение, что все присутствовавшие должны были затенять свои глаза от этого чудесного блеска. Но всё это далеко от действительности. То славное величие, которое видели простые пастухи, было видимо только очами веры, а всё, что в действительности представлялось их глазам, это просто - галилейский ремесленник, уже более чем зрелых лет, и молодая мать, о которой они не могли иметь и понятия, что она была обручена ему девой и девственной женой, с Младенцем на руках, Которого она, за неимением кого помочь ей, пеленала сама. Свет, сиявший во тьме, был не вещественным, а духовным сиянием; тот небесный рассвет, который тогда посетил человечество, озарил только немногие верующие и простые сердца.

       И евангелия, всегда верные истине и отличающиеся в каждом слове той простотой, которая составляет печать честного повествования, просто указывают этот факт. В них нет и следа того избытка необычайности, таинственности и чудесности, которыми так переполнены иудейские сказания о грядущем Мессии, а также и апокрифические повествования касательно Младенца Христа. Их поразительный контраст в этом отношении с подложными евангелиями первых веков и со всеми легендами, созданными на их основе, составляет самый решительный критерий их полнейшей и исторической правдивости. Если бы наши евангелия были неподлинны, то и они неизбежно носили бы на себе тот же отпечаток, каким без исключения отмечены все вымышленные сказания о жизни Спасителя. Для небогопросвещенного разума казалось невероятным, чтобы такое великое и дивное событие в истории мира совершилось без потрясений и переворотов. В евангелии Иакова есть замечательная в этом отношении глава, в которой описывается, как в страшный момент рождения Христа мгновенно остановилась ось небес, и смолкли птицы, и на земле возлежали рабочие, опустив руки в сосуд, «и те, которые черпали, не могли почерпнуть, и те, что почерпнули, не могли поднять, и те, что подносили ко рту, не могли взять, и лица всех обратились кверху; и я видел, продолжает повествователь, как овцы испуганно остановились, и пастух поднял свой посох, чтобы гнать их, и не мог опустить его; и я взглянул на поток реки, и козы наклонились к нему, чтобы пить, и не пили, и всё, что двигалось вперёд, было задержано в своём движении». Но ни о каком оцепенении устрашённой природы, ни о каких солнечных и таинственных сияниях, виденных будто бы во многих частях мира, о поклонении вола и осла возлежащему в яслях Младенцу, о голосе, которым он немедленно после рождения возвестил своей матери, что Он Сын Божий, и о многих других чудесах, нашедших себе место в самых ранних преданиях, ничего не говорится в новозаветном писании. Измышления человека всецело отличны от деяний Бога. В Его планах нет ни поспешности, ни остановки, ни утомления, ни перерыва; всё совершается Им в величавом безмолвии и дела Его видимы при свете, который тихо сияет во тьме, показывая, как всё созревает в медленном развитии истории. «Подвинулись божественные советы в своей неизмеримой глубине, - разверзались источники неиссякаемого богатства, наступало спасение для народов; но на поверхности человеческой жизни не видно было ничего, кроме тихой ряби вод; ход человеческих дел совершался обычным порядком и каждый был занят своими собственными планами».


       Сколько времени дева Мария со своим святым Младенцем оставалась в этой пещере или скотном стойле, нельзя определить; но, вероятно, не долго. Наплыв народа в хане не был постоянным и обычное сострадание могло побудить других дать матери и её ребёнку какое-нибудь более удобное помещение. Волхвы, как видно из евангелия святого Матфея, посетили Марию в «доме» (II, 11). Но евангелия не останавливаются на этих второстепенных подробностях. Полнее всех рассказывает евангелист Лука, и особенная нежность его повествования, его почти идиллическая грация, благородно застенчивый, сладостно-чарующий тон, ясно указывают на то, что он слышал его, хотя бы только в отрывочных замечаниях, из уст самой Марии. Да и трудно представить, чтобы это повествование могло выйти от кого-нибудь другого, потому что матери - естественные летописцы раннего возраста своих детей; но тут ещё в самом стиле заметен отпечаток женской памяти и женских взглядов, что так важно для подтверждения столь интересного предположения. Всякий, кто руководил бы своим воображением, останавливался бы на подробном описании самых мелких обстоятельств и случаев; для Марии же они не имели никакого значения. Другие могли предаваться изумлению, но для ней всё окружающее терялось в одном всеподавляющем откровении, в одном всепоглощающем чувстве благоговения. О подобных вещах она не могла легко говорить, «она сохраняла всё это, слагая в сердце своем» (Лука, II ,19). Самая глубина и святость этой скромности составляют естественное и вероятное объяснение того, что некоторые из подробностей детства Спасителя вполне записаны только евангелистом Лукой.



_____________________
       *) Ирод I, прозванный Великим. Эта бронзовая монета Ирода представляет на лицевой стороне шлем с надщёчными частями, с пальмовыми ветвями по обеим сторонам и со звездой наверху - вероятно в знак покорения Иродом Иерусалима, так как эти последние знаки часто употреблялись в качестве символов победы; время покорения - торжественный день покаяния - быть может символизируется горящей кадильницей, поставленной на треножник, и словами греческого алфавита «Царя Ирода» - на оборотной стороне. Для объяснения находящегося по правую сторону знака с перевёрнутым крестом предлагались различные толкования: это быть может tau или ansata, употреблявшийся на египетских и ассирийских памятниках в качестве символа жизни; но здесь он скорее служит знаком ценности монеты, ТР - т. е. монета тройной ценности или самой малой медной монеты. Другая фигура LГ слева треножника вероятно означает год третий, причём L есть александрийский знак для обозначения года, а стоящий с ним рядом Г есть грубое изображение Г (гамма, третьей буквы греческого алфавита), и, таким образом, всё будет обозначать 38 год до Рождества Христова, т. е. третий год с того времени, когда Ирод получил от римлян титул царя Иудейского.

---

ПРЕДИСЛОВИЕ 3

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 2

       a[@]palomnik.org
        Алексей Потупин, Дюссельдорф.
        Учинённый чтец храма Покрова Пресвятой Богородицы РПЦ, редактор курьера "Покров" представительства РПЦ в Германии.
        Свободная информация. Распространяется по лицензии: CC BY-SA 3.0.